С мягкими, успокоительными переливами, повышающимися к громоподобному оперному крещендо прежде чем разорваться в чудовищный рев, вокал Сержа Танкяна кажется одновременно неподходящим и прекрасно синхронизированным со зверской природой тяжелого рока и металла.

Через год после того как платиновая группа System Of A Down — или «SOAD» — взяла неопределенную паузу, Танкян выпустил соло альбом под названием Elect The Dead (2007, Serjical Strike/ Reprise). Захватывающая и крайне острая работа показала знакомые, все еще резкие, переходы в настроении посреди песни, которые сначала вызвали любовь поклонников к Танкяну — но шумиха прекратилась, не хватало крошечной детали, что должна была бы вызвать глубокий, эволюционный прыжок. К певцу-музыканту-продюсеру, живущему часть времени на Северном острове Новой Зеландии, обратился окландский филармонический оркестр с предложением сотрудничества, и Танкян решил преобразить свой недавний труд в оркестровое произведение. Результат — Elect The Dead Symphony, выпуск CD и DVD, содержащих эпическое представление 16 марта 2009 года, сочетание безумного, мелодичного арт-рока и классической композиции.



Танкян на сцене, как всегда, — и артист, и активист. Являясь армяно-американцами, он и его товарищи в SOAD боролись против несправедливости и быстро получили момент как политическая сила. Наряду с Томом Морелло из Rage Against the Machine и Audioslave, Танкян основал Axis Of Justice, организацию, поощряющую политическую активность и соучастие среди молодых людей. Теперь Танкян самостоятельно продолжает свою миссию признания армянского Геноцида, войн на Ближнем Востоке из-за нефти, социальной несправедливости среди классов здесь, дома. Торговая марка неистового исполнителя, преодолевающая препятствия между звуковыми противоположностями, хорошо служит делу, пока он воет «We are the cause of a world that's gone wrong. The world will survive us human dogs after all.» И затем делает чистейшее идеалистическое замечание во время мягко нажатого аккорда фортепьяно: «Wouldn't it be great to heal the world with only a song?» Злобно-проницательный маэстро приветлив и воодушевлен во время нашей встречи в Warner Bros. Records в Бербанке. Тем не менее в его тихом поведении есть небольшой намек на его сценический образ, и, если бы не его дурная слава как одного из самых громких, странных и замечательных голосов рока, у нас бы не было ни единой подсказки относительно сумасшедшей рапсодии, скрывающейся ниже...



Venice: Откуда произошла идея создания полноценного оркестрового исполнения?

Serj Tankian: У меня долгое время были мысли по поводу создания чего-то оркестрового, и возможность появилась, когда окландский филармонический оркестр связался со мной через моего друга, другого новозеландского артиста, чтобы узнать, не заинтересован ли я в том, чтобы создать что-либо с ними. Они не имели ничего определенного на уме; они лишь подумали обо мне и захотели что-то сделать. Таким образом, я подумал об этом и решил пересоздать все песни из Elect The Dead для оркестра, но без группы, с одним лишь оркестром. И причина, по которой я это сделал, заключается в том, что группа полна динамики. Барабаны на низких, гитары на высоких занимают большой частотный диапазон, и было бы почти позорно поставить их наряду со скрипками, альтами и т.д. Итак, я решил сделать полностью оркестровую штуку. Я сел и в основном разделил оркестровки для каждой песни, создал их заново. Это было похоже на написание целой новой пластинки по строкам-образцу. И затем собрал их, чтобы они могли прочесть их и играть.

V.: Было ли много переписывания из альбома, на котором это основано?

S.T.: Полное переписывание, за исключением вокала и ведущих инструментов, таких, как пианино или акустическая гитара. Все остальное было создано с чистого листа.

V.: Ты написал музыку?

S.T.: Я записываю отдельные цепочки, используя MIDI, и использую для этого множество программ. Главным образом это Pro Tools, иногда Logic, иногда — другие программы. Затем я дал дирижеру посмотреть на это, после чего мы преобразовали файлы в файлы Sibelius и распечатали.

V.: Много технических вещей. Это напоминает мне начало «Toxicity»: "Conver­sion software, version 7.0.” Когда альбом вышел, это был первый раз, что я когда-либо слышал такие слова в рок-песне.

S.T.: [Смеется] У меня была компания по производству ПО до Системы, так что, думаю, это пришло оттуда.

V.: Какие отличия ты заметил, когда собирал воедино этот огромный оркестровый проект, что-то, не похожее на рок-альбом?

S.T.: Это все было одним большим отличием. С этим ты не делаешь запись. В случае рок-пластинки, ты записываешься с первого же дня. А тут ты просто пишешь, и вы вместе запишете живую, live-штуку. Так что это полностью иной подход к деланию вещей. И так много слоев! Для одного шоу мы прошли через процесс полного написания, исключая вокал из оригинальных песен. Но со всеми аранжировками и инструментовкой, удостоверением, что все великолепно, отлично, и «Нет, та виолончель не прекрасно звучит. Это должна быть соло-виолончель, а не виолончель из ансамбля.» «Нет, тот рожок не великолепно звучит там; возможно, тромбон оказался бы лучше». Каждый технический момент должен быть сделан верно, так, чтобы это работало — для одного шоу! Так что спасибо Богу, мы записали это! [Смеется] И, спасибо Богу, все было хорошо, так как риск велик; было много работы для единственного выступления. Но, что касается меня, я был взволнован, потому что в моем распоряжении находился оркестр, и, как композитор, ты не можешь отказаться. Нечто вроде «Черт возьми, да! Я сделаю это.»



V.: Это было новым опытом для тебя.

S.T.: Да, это был первый раз, когда я играл с оркестром и писал для него.

V.: И думал о таких вещах, как скрипки и арфы..

S.T.: Ну, я делал небольшие аранжировки в Системе, но они всегда хоронились под гитарами, и вы не могли даже их расслышать. Но в ряде пластинок, начиная с Toxicity, я бы написал что-нибудь для скрипки, виолончели и альта, и собрал их в один слой.

V.: Когда ты делал такое для Системы, не думал ли ты: «Не было бы это ещё круче, если бы мы сделали это в большем масштабе?»

S.T.: Конечно. Но в этом не было смысла для Системы в то время. Конкурирующих звуков и так было много.

V.: Когда ты выступал с оркестром, ты чувствовал, что через тебя мог проходить иной тип энергии, какого никогда прежде не было?

S.T.: Да. Но я не уверен, как назвать это. Я чувствовал себя иначе, играя с оркестром, нежели с группой. Это как чувство во время выпуска из ВУЗа. Будто ты выпустился и теперь идешь на собеседование по приему на работу. Было похоже на реальную вещь, после всех этих лет. Было интересно в этом плане.

V.: Есть ли планы по повтору этого выступления?

S.T.: Да. Мы думаем над, я бы не сказал «туром», но есть много предложений из Европы по работе с разными оркестрами по окончанию лета, чтобы копировать атмосферу этого выступления, и, может, даже добавить что-нибудь. Мы также рассматриваем возможности в Штатах.

V.: И у тебя после этого выходит другой альбом. Нечто джазовое и оркестровое, как я понимаю.

S.T.: Это электронно-оркестровый джаз-рок.

V.: Какие идеи ты рассматриваешь?

S.T.: Всегда вовлекаются определенные социальные проблемы, личные и юмористические. Давайте я объясню это так: вы будете знать, что это я, по голосу и темам, по тому, как я все выполняю, но музыкально это — совершенно другое, что интересно для меня. Это огромный звук. Это нечто вроде, если вы берете Elect The Dead — мощь этой рок-штуки — и затем берете оркестр, его красоту и мощь, после чего смешиваете их и, вероятно, получаете эту пластинку. И вы добавили джаза, больше джаза!

V.: С нетерпением жду! У него уже есть название?

S.T.: Я думаю над названием «Music Without Borders». Я еще не на все 100 процентов уверен, но оно подходит к пластинке. Оно пришло из идеи Doctors Without Borders (сериал в 2003-2004 — прим. El Fierro). Моя девушка фактически придумала это, и да! Почему нет? Music Without Borders. И одна из песен, так или иначе, названа «Borders».



V.: Как ты смотришь на темы, на которых ты обычно фокусируешься в своей лирике?

S.T.: Определенные политические проблемы, вещи, имеющие отношение к поэзии нашего времени, это то, как я смотрю на большое количество музыки, которую я создаю. Разговоры о том, что происходит прямо сейчас. Изучение экологических вещей как ведущие конструкции приходящего времени, и личный материал, который всегда является частью палитры художника.

V.: На DVD оркестровой Elect The Dead ты говоришь, что цивилизация погибает. Что ты чувствуешь по отношению к будущему?

S.T.: Мои чувства относительно будущего имеют непосредственное отношение к моему принятию и окружающей среды, и геополитического пейзажа мира. Я думаю, что назревает крутой перелом, и многое в нем начнется с окружающей среды. Не только изменение климата, но и его последствия. Будет нехватка дождей в определенной части мира, особенно в южном полушарии и областях вокруг экватора. Из-за этого начнется сельскохозяйственный кризис. Будет много миграции. Будет много проблем и войн, которые последуют из всего этого. На нашей планете шесть миллиардов человек, и ресурсов планеты достаточно только для этих шести миллиардов, а все же численность населения растет. А ресурсов больше не становится; их количество уменьшается в быстром темпе. Так как работает формула? Уравнение не составляется. Но у нас все ещё есть любовь. У нас есть единство. И то, что мы имеем, является нашей необъяснимой способностью к выживанию как разновидности, и это то, на что я полагаюсь.

V.: Расскажи об идее "The Unthinking Majority."

S.T.: Страна, в которой есть образованное большинство, не может быть бездумным большинством. Страна, в которой есть необразованное большинство, - я не имею ввиду необразованность в смысле школьной системы; это может быть духовное образование, или ещё что-нибудь, - это опасно. Демократия без правды опасна. Это то, к чему это приводит, и это то, чего я достигаю.

V.: Это что-то, что мы испытываем?

S.T.: Я думаю, это что-то, что мы испытали в Риме. [Смеется] Я думаю, это нечто, что множество обществ испытало, и мы испытываем. Как по мне, это скорее из периода эры Буша — скорее тогда, чем сейчас. Когда Буша переизбрали, это был момент, когда я должен был написать эту песню. Я походил на «О чем мы, черт возьми, думаем?» И я говорю «мы», даже при том, что я не голосовал за него, потому что я американец; это «мы».

V.: Можешь немного поговорить об армянском Геноциде, и важности его признания Турцией и другими частями мира?

S.T.: Забытый геноцид — это геноцид, который, вероятно, произойдет снова. И не только важно признать геноцид, потому что мы признали его в Судане, но это лишь помогло в какой-то степени. Я думаю, что важность в том, что геноцид — не просто преступление против человечества, а человеческая болезнь — вот как я люблю называть это. И единственный способ искоренить это состоит в полном понимании мира. Многостороннее понимание состоит в том, что, когда это случается, даже если ты — мой друг, если ты делаешь это, я должен отвернуться от тебя наряду со всеми остальными и сказать: «Мы не собираемся иметь с тобой дело. Мы собираемся отрезать тебя от нашего общества». Должен быть какой-то международный способ справиться с геноцидом. На данный момент его нет! Это значит, признал ли Судан геноцид, Китай все ещё работает с ним из нефтяных интересов. ЦРУ все ещё шлет туда офицеров разведки, так как они думают, что Аль-Каида там. Правительство Судана использует это в своих интересах, чтобы думать, что есть связь, и использует нас. И пока это не изучено, геноцид будет продолжаться. Армянский Геноцид, определенно, произошел во время Первой Мировой войны. Он был совершен оттоманскими турками, и полтора миллиона армян погибли. Геноцид произошел по тем же самым причинам, что Холокост и другие геноциды. Мои бабушка и дедушка остались в живых, вот почему я в деле.



V.: Что побудило тебя переехать в Новую Зеландию?

S.T.: Это одно из красивейших мест мира.

V.: Был слух в Интернете, что ты не переедешь обратно в Штаты, пока война в Ираке не закончится. Есть ли в этом доля истины?

S.T.: Фактически, это было несколько лет назад. Ерунда. Нет, я переехал в Новую Зеландию, потому что мне нравится идея быть в стране, где вода чиста, воздух чист. Это — образованная демократия. Там нет ядерной программы и живет только четыре миллиона человек. И люди там приятны, парень. Я не пытаюсь сделать это похожим на Рай, потому что это не он; у них есть свои проблемы. Но именно так все и должно быть — и это не имеет отношения к войне в Ираке, империализму или чему-либо наподобие этого.

V.: Твой вокал действительно необычен, особенно для группы жанра хард-рок, как Система или твоя неоркестровая соло-пластинка. Как ты решил объединить его с металлическим чувством?

S.T.: Если честно, я всегда рассматривал вокал с очень музыкальной точки зрения, не лирической. И когда мы начали с Системы, я никогда не думал о нем как о инструменте для написания песен; я думал о нем как об инструменте. Парни жарят, и я жарю на вокале. Так что если они делают «дет-дет-дет-дет-дет», то я делаю «дет-дет-дет-дет-дет» на вокале. Так что, если хотите, мой эстетический подход был другим. Я просто думал о нем как об инструменте, и так я о нем думаю и сейчас в разных смыслах. Теперь я как-то развился. Металл был, главным образом, из-за Шаво [Одаджяна, бас и бэк-вокал] и Дарона [Малакяна, вокал и основная гитара], которые были большими поклонниками металла, вот откуда большая часть металлического влияния. Хотя я тоже его слушаю, конечно.

V.: Были ли у тебя в то время недовольные, говорящие, что это не классический металлический голос?

S.T.: Хулители, которые у меня теперь есть, говорят: «Что ты делаешь? Ты создаешь совершенно разную музыку. Ты делаешь что-то, что твоя аудитория, возможно, не ловит.» Это напоминает мне о том, когда люди обычно говорили «То, что вы, парни, делаете, давно в прошлом. Я не знаю, будут ли вас когда-либо играть на радио.» А мы: «Ага, пофиг. Какая разница?» Мы никогда не думали о том, будем ли иметь коммерческий успех, потому что мы не думали, что наша музыка когда-либо будет его иметь. Но, полагаю, мы никогда не давали людям повод усомниться.

V.: На что это было похоже, когда ты начал становиться узнаваемым и популярным?

S.T.: Это был очень постепенный процесс, так что это не было шагом от одного способа жизни к другому. Все пришло через огромное количество туров и тяжелой работы. У нас еще не вышел сингл, пока не прошел год или полтора до нашего первого альбома. И даже тогда процесс был очень постепенным. И только после Toxicity мы начали чувствовать нечто вроде «О, наши пластинки продаются. Вау!» Так что все было ок, понимаешь? Но я также заметил много изменений за то время из-за тех вещей. И это для меня интересно. Я был во многих сферах деятельности раньше, и это — единственная сфера, в которой люди верят ее ерунде. В других отраслях они выбрасывают ерунду, [и между собой] они все знают, что настоящее, а что нет. Но в пределах этой отрасли также есть ерунда, и это я нахожу забавным.



V.: Что стало причиной отделения и начала соло-работы?

S.T.: Это естественный прогресс. Мы создали пять альбомов, мы были группой 12 лет. Я также делал и другие проекты. Я создал Serart (2003, Serjical Strike/Columbia) и прочее. Но, какой бы проект я ни сделал, я должен был входить в список этой гигантской машины. Даже при том, что эта машина была столько же моей, сколько чьей-либо ещё, я должен был быть в состоянии отойти от этого, сделать то, что я действительно хотел сделать. И делать другие вещи, исследовать музыку, быть артистом, не просто ожидать, когда выпустишь пластинку. Я не хотел, чтобы мы были брендом. Я не хотел, чтобы мы были на полках людей, потому что мы это сделали. Это походило на «Ок, мы сделали это. Великолепно. Теперь давайте пойдем сделаем ещё что-нибудь. Если мы захотим снова сделать это, оно нас ждет. Никто не заставляет нас никогда не вернуться; никто не заставляет нас остановиться. Это наш выбор.»

V.: На что похожи ощущения, когда ты превращаешься из непринужденного парня в своей обычной жизни в монстра, выходящего на сцену?

S.T.: Это волнительно. Ты впитываешь энергию всех этих людей, и ты играешь свою музыку, и ты воодушевляешь это. Никто не хочет видеть кого-то на сцене, кто только играет музыку, а не выступает. Иначе ты можешь просто купить пластинку и сохранить кучу денег. Я думаю, частично это так. И также... Люди, наверное, истолковывают мои вокальные интонации как гнев. Возможно, на первом альбоме, возможно — из-за возраста и тоски — но, вообще, это скорее способ вздрогнуть и проснуться, как гром заставляет нас вздрогнуть и проснуться среди ночи. Как по мне, это похоже на вопли на богов и бег вокруг огня.

V.: Расскажи нам немного своей истории и о своем воспитании.

S.T.: Я родился в Бейруте в Ливане и был воспитан в Лос-Анджелесе. Мне было семь лет, когда родители переехали сюда во время гражданской войны в Ливане. Мой отец был здесь в 1972 году, и он собирался в любом случае переехать с нами. К счастью, нам успели сделать документы к тому моменту, как мы приехали.

V.: У тебя есть воспоминания с того времени?

S.T.: Да. Я помню нашу закрывающуюся школу и ныряния под одеяло, когда бомбы падали на город — это чертовски сумасшедшая атмосфера. У меня есть утверждение, в котором я говорю, что, если бы вы когда-либо слышали как падает бомба, вы бы никогда не совершили ошибку, сбрасывая бомбу на кого-либо, даже на врага. Это действительно, действительно страшное чувство, когда слышишь, как она падает. Так как ты не знаешь, куда упадет бомба, это все похоже на русскую рулетку. Таким образом, мне было семь лет, когда мы переехали сюда, я рос в Голливуде, шел в армянскую школу, а затем — в Калифорнийский Государственный Университет в Норсбридже (Cal State Northbridge) и получил степень бакалавра CSUN.



V.: У меня ощущение, что военные события из твоего детства повлияли на род музыки, которую ты создал. Так ли это?

S.T.: Может быть. Не знаю. То, что моя культура — армянская, необходимость в ужасном осознании и нужде в генеалогическом древе, которую я имею, факт рождения в стране, изведенной гражданской войной, затем — жизнь в стране, великой в плане свобод выражения — ты соединяешь все это воедино, и у тебя определенно есть больше чувствительности и сочувствия к жертвам империй или злоупотреблений.

V.: В конце выступления с оркестром к Окланде ты заканчиваешь песню страстной просьбой «see from behind those empty walls.» Что символизируют пустые стены?

S.T.: Полагаю, лучший способ описать пустые стены состоит в том, что для меня стены — это то, что не дает нам воссоединиться друг с другом. И именно потому я зову их пустыми. Ведь, в действительности, нет никаких стен. Мы все связаны психически и энергетически. Таким образом, стены — только физические стены, и если бы у нас была способность проходить через них — у нас она действительно есть. Мы просто не осознаем этого. И это также не дает нам быть сострадательными, чуткими к жертвам. Будь это жертвой пожара или урагана. Что это, что делает меня настолько холодным, неспособным увидеть себя в том же положении, как этот другой человек? Пустые стены.

V.: Что мы можем сделать, чтобы быть более открытыми?

S.T.: Мое предложение — открыть дверь! Будь примером и открой дверь для кого-то, скажи: «Иди первым». Впусти кого-то в трафик. Начни с малого. Эти малые вещи складываются. Был ли у тебя день, когда ты прогуливался утром, и первый жест, который кто-то сделал, был действительно положительным? Не изменяет ли это твой день? Так же, как будучи в трафике и видя чью-то улыбку или просто гребаный жест, парень! Вроде как ничего особенного, никто не спас тебе жизнь или ещё чего. Но это сильно меняет твою атмосферу, весь твой день! И это имеет огромное значение для тех, с кем ты целый день работаешь. Это имеет огромное значение для города, весь день. Знаешь, о чем я говорю? Именно это маленькое действие приумножается!


Огромнейшая благодарность Аслану El Fierro Косакяну за перевод !!!

Эта новость ВКонтакте

Группа ВКонтакте: System Of A Down

©, venicemag.com, March, 2010.
Фото с сайта soadomized.com